- Вкладка 1
Далеко не все советские граждане имели возможность выехать за границу, но те, на чью долю выпадала такая удача, зачастую испытывали настоящий шок. Вместо привычного дефицита — изобилие продуктов, вместо очередей — возможность в любой момент купить необходимое. Этот опыт вместе с наступившей «оттепелью» породил во многих советских людях надежды на перемены к лучшему и внутри страны — политические, экономические, да и просто бытовые. Но чехословацкие события 1968 года показали, что советская система меняться не собирается. Что чувствовали и делали советские люди за границей, как обходили правила по вывозу валюты и ввозу вещей и почему в августе 1968 года их надежды на либерализацию советской системы окончательно потерпели крах, разбираемся в девятом материале проекта «Долгое время».
По ту сторону «железного занавеса»
Вплоть до перестройки выезд заграницу для гражданина СССР был едва ли не самым запоминающимся событием в жизни. Получить разрешение покинуть страну было невероятно сложно, а жизнь по ту сторону «железного занавеса» разительно отличалась от той, к которой привыкли советские граждане. Самым простым способом оказаться в другой стране были командировки, культурные обмены, спортивные соревнования – в общем, все то, что могло послужить на благо Советскому Союзу. Другими способами, более сложными, были выездной туризм или приглашение от родственников. Получить разрешение посетить родных было крайне сложно, а в турпоездки могли отправиться избранные «благонадежные» граждане. Единственной страной, доступной простым людям, являлась Болгария, мало чем отличавшаяся от родных курортов: известная поговорка «курица – не птица, Болгария – не заграница» появилась в начале 1970-х, когда народ массово ехал отдыхать в Болгарию.
Индивидуального выездного туризма не существовало в принципе, а путевку в турпоездку нельзя было купить просто так: на предприятие выделялось небольшое количество путевок, а кому из желающих они достанутся – решалось несколькими инстанциями. Сначала заявление от потенциального туриста принимал местком и давал человеку характеристику, которая должна была быть идеальной. Ее подписывали руководитель организации, секретарь парторганизации и еще несколько человек. Затем бумага отправлялась на рассмотрение в районный комитет КПСС. После этого – в комиссию при Обкоме КПСС. Кроме того, биография выезжающих неофициально проверялась сотрудниками КГБ. Примерно так же дела обстояли с командированными и спортсменами, с той лишь разницей, что они реже получали отказы.
Выезжающих в капстаны или в Югославию (в период натянутых отношений советских лидеров с Тито) проверяли серьезнее, чем тех, кто собирался в страны социалистического лагеря. Для них существовала специальная анкета: нужно было ответить на огромное количество вопросов и даже перечислить всех своих родственников, включая умерших. Каждый потенциальный выезжающий должен был изучить специальные «Правила для выезжающих в капиталистические и развивающиеся страны» и «Основные правила поведения советских граждан, выезжающих за границу». Проводились собеседования, на которых задавались вопросы о правилах поведения и о стране назначения. Причиной отказа в выезде могло послужить что угодно – были случаи, когда человека не выпускали потому, что он не сумел назвать площадь страны или фамилию ее лидера.
Людей, оказавшихся за границей, строго контролировали – у каждой группы был руководитель, следивший за порядком. В поездку инкогнито отправлялся как минимум один сотрудник КГБ (между собой его называли «стукачем»). Конечно, все пытались вычислить, кто это, что иногда приводило к досадным недоразумениям – бывало, изгоем становился ни в чем не повинный человек, не имевший никакого отношения к спецслужбам. На эту тему рассказывали анекдот:
Идет инструктаж перед турпоездкой в Италию.
Руководитель группы:
– И запомните несколько фраз по-итальянски: «как пройти к гостинице», «сколько стоит бутылка воды»…
Первый турист:
– А как сказать «предоставьте мне политическое убежище»?
Второй турист, строго:
– Это вам зачем?
Первый турист:
– Да так, хотел узнать, кто из нас от КГБ…
Запретов существовало много: нельзя было ходить по одиночке, вести себя «легкомысленно» и «нескромно» (под этим могло подразумеваться что угодно – от невинного разговора с иностранцем до похода в стриптиз-клуб), проводить ночь вне номера отеля. По окончании поездки руководитель должен был предоставить отчет, и любое зафиксированное им нарушение, реальное или надуманное, почти гарантированно лишало человека права на выезд заграницу навсегда. Впрочем, это зависело от самого руководителя: некоторые старались «покрывать» свою группу, чтобы их самих не обвинили в халатности.
Фото: Белград в 1950-1960-е годы. Коллекция М.Я. Хальперна (M. J. Halpern).
«Деньги тратили на покупку дефицитных товаров, а кормились консервами»: воспоминания о поездке за границу
Я первый раз оказался за рубежом в 1977 году — еще школьником, с родителями. Поездка была на 16 дней — Румыния, Болгария. Папа с мамой знали, что из Болгарии можно привозить недорогие паласы. И парочку купили, благо рабсила (в моем лице) была бесплатной. Помню, как гордо шел я по Варне, рассекая толпу, со здоровенным рулоном на плече: расступись, народ, «старший брат» следует. И болгарские «братушки» вежливо уступали дорогу. Примерно так же, наверное, как уступали чехи в 1968 году дорогу советским танкам.
Болгария с Румынией, в общем-то, считались бедными странами. Настоящий шоппинг шел в других местах. Сотрудник ЦК А. Черняев, объездивший по долгу службы чуть ли не весь мир, полагал, что столицы Чехословакии и Венгрии беднее товарами, нежели Париж, Лондон и города ФРГ. Но при этом контраст с Западом все же гораздо меньше, чем контраст между Прагой и Будапештом, с одной стороны, и Варшавой, Москвой, Софией, с другой.
Впрочем, что где покупать, знали многие. Сложнее было решить вопрос, на какие деньги покупать? Ведь рядовой турист мог обменять у государства на валюту лишь фиксированный (относительно небольшой) объем советских денег. Свободного рынка валюты тогда не существовало вообще.
Для того чтоб привозить необходимые товары из стран социализма, советские люди уже в 1970-х активно приступили к спекуляции. Вывозили в большом количестве то немногое из отечественных товаров, что было конкурентоспособно (в первую очередь, фотоаппараты), продавали за гроши, но затем на эти «гроши» могли приобрести много хороших вещей, которые за большие деньги реализовывались в СССР.
Один путешественник в мемуарах вспоминает, как ехал с такими «челноками» на поезде в Венгрию. При пересечении границы в городе Чоп их нещадно шмонали таможенники, откуда и произошла модификация старой известной поговорки: «Не говори “гоп”, не проехав Чоп».
Другой случай добычи валюты описала в мемуарах Майя Плисецкая. На гастролях в Италии к ней был приставлен государством специальный сопровождающий (помочь в пути, в отеле, деньги пересчитать, от докучливых поклонников оградить). Помогать этот парень особо не помогал, зато активно занимался реализацией большого числа баночек черной икры, провезенных через таможню по специальной справке из Министерства культуры. Когда сей ответственный товарищ возвращался в Россию, через специальный дипломатический выход он пер одиннадцать громоздких коробов почти в человеческий рост. Обычно в таких коробах ввозилась дефицитная импортная видеотехника. Судя по всему, этот «челнок» с государственным прикрытием делился доходами с теми, кто посылал его в такие поездки и снабжал необходимыми документами.
Помимо разного рода «челноков» были еще люди, которые получали доступ к иностранному дефициту, так сказать, «по долгу службы». Наибольшей известностью в этом смысле пользовались моряки загранплаванья, заходившие на своих судах в иностранные порты. Но были помимо них и менее известные, однако значительно более богатые поставщики импортных товаров.
Плисецкая, например, описывает известную в актерской среде московскую предпринимательницу Клару, ходившую по домам с огромной сумкой, которая вмещала в себя целый гардероб: платья вечерние и каждодневные, пальто, пелерины, туфли, кофты, нижнее белье, сумочки… Клара была торговой посредницей между женами советских дипломатов, регулярно в большом количестве скупавшими дефицитные вещи на солидную зарплату своих мужей, и актерами, никогда не бывавшими за границей, но желавшими одеваться соответственно своей ко многому обязывающей профессии.
Некоторые актеры, правда, регулярно бывали за границей и тоже скупали товары — как для себя, так и для последующей перепродажи на родине. Танцовщик Владимир Шубарин видел за рубежом, как один мощный советский хорист, неся огромный тюк тюля, протаранил стеклянную дверь отеля. Через пару дней вставили новое стекло, и этот же человек умудрился вновь разнести его на осколки.
Для отелей советский гость вообще был бедствием. Артисты получали на руки лишь малую часть тех денег, которые советское государство выручало от концертов. Некоторые вообще ничего не получали и вынуждены были экономить на грошовых суточных («шуточных»), которые им выдавало государство на прокорм. Деньги тратили на покупку дефицитных товаров, а кормились консервами, копчеными колбасами и плавлеными сырками, привезенными из СССР. Когда кончались консервы, скупали дешевые полуфабрикаты, а то и просто корм для собак. Вот воспоминания Плисецкой: «Между двух стиснутых казенных гостиничных утюгов аппетитно жарили собачьи бифштексы. В ванной в кипятке варили сосиски. Из-под дверей по этажам начинал струиться пар. Запотевали окна. Гостиничное начальство приходило в паническое смятение. От дружно включенных кипятильников вылетали пробки, останавливались лифты». Несчастный артист — гордость советской культуры — часто боялся сходить в кафе: «Не могу, кусок застревает, — признавался один из таких бедолаг. — Ем салат, а чувствую, как дожевываю ботинок сына».
А вот — похожие воспоминания Г. Вишневской: «Когда наш советский авиалайнер спускался на чужую землю, из него вываливалась ватага, всем своим видом напоминающая цыганский табор: мешки, сумки, набитые до отказа кастрюлями, электроплитками, продуктами, сухарями, консервами и прочим, вплоть до картошки. Задача у труппы была четкой и ясной — не больше одного доллара в день на еду, — и выполнялась она свято. Поэтому когда Большой театр приехал в 1969 году на гастроли в Париж, из отеля недалеко от Оперы, куда всех поселили, пахло щами и луком на весь бульвар Осман. Через несколько дней оттуда сбежали постояльцы».
Наиболее известным «кулинаром» среди артистов считался Спартак Мишулин (Саид из «Белого солнца пустыни»). В своем номере он тщательно закрывал все шторы, клал асбест для изоляции, а затем с помощью сухого спирта разжигал в санузле костер, на котором варил, к примеру, уху из консервированной сайры.
Чтобы артисты не обессилели с голодухи, гостеприимным хозяевам приходилось порой устраивать что-то вроде походно-полевой кухни, куда обязаны были ходить все участники гастролей. Наверное, подобная ситуация гораздо больше говорила иностранцам о «величии и мощи Советского Союза», нежели добытые ЦРУ разведданные о числе наших ракет и ядерных боеголовок.
Дмитрий Травин – российский экономист и журналист, профессор Европейского Университета в Санкт-Петербурге.
Источник: Травин Д. СССР: от мифов к фактам. Отрывок // Звезда. 2012. № 2.
Ручки, джинсы, помада: что привозили советские граждане из заграницы
Оказавшись заграницей, советские люди, привыкшие к товарному дефициту, не просто удивлялись увиденному – они пытались привезти с собой буквально все, чего не было у нас, преодолевая на своем пути все возможные препятствия. Первой проблемой было то, что каждый выехавший имел право обменять на валюту определенное (как правило, очень небольшое) количество рублей, которого, как правило, не хватало на масштабные покупки.
Решали вопрос по-разному. Кто-то прятал рубли в подкладке чемодана, косметичке, одежде и даже прическе, меняя их затем у спекулянтов – те, в свою очередь, часто обманывали советских граждан, в жизни не видевших иностранных денег. Другие занимались перепродажей вещей иностранцам: по правилам, покидая пределы страны, можно было взять с собой фотоаппарат, радиоприемник, музыкальный инструмент, некоторое количество ювелирных украшений, литр водки – предприимчивые граждане продавали все это перекупщикам, которыми часто оказывались сотрудники гостиниц. Но все это было довольно рискованно: если лишние рубли обнаруживали на таможне, человека не выпускали и, как правило, лишали права выезжать в дальнейшем; если кого-либо уличали в продаже вещей, это записывалось в характеристику и впоследствии тоже служило причиной отказа в выезде.
По большей части люди покупали заграницей одежду, обувь, книги, бижутерию, технику, косметику и сувенирную продукцию. Поколение, чья молодость пришлась на конец 1960-х, помнит, как модницы Москвы и Петербурга расхаживали по улицам в ночных рубашках: их привозили из-за границы, принимая за сарафаны. В 1970-е привозили джинсы, надевая на себя по три пары, чтобы провезти через таможню – в СССР на черном рынке их можно было продать примерно за 100 рублей (для сравнения – среднемесячная зарплата в 1970 году составляла 122 рубля). Многие везли в больших количествах помаду и лаки для ногтей разных цветов: в СССР они были только красные. Кроме того, советских граждан очень привлекала эротическая продукция, которой на родине не было: закупались журналами, игральными картами и сувенирами с изображением обнаженных женщин, популярным сувениром была книга «Камасутра» с картинками.
Не самой простой задачей было прохождение таможни на обратном пути. Во-первых, люди, перепродавшие вещи иностранцам, должны были объяснить, куда подевалось все, что они ввезли (на обратном пути проверялось наличие каждого предмета, за исключением алкоголя, сигарет и еды). Изощрялись по-разному: правдоподобно рассказывали о краже или утере своих фотоаппаратов, покупали дешевую бижутерию взамен проданных золотых украшений, надеясь обмануть таможенников. Во-вторых, не всегда удавалось провезти все купленное через границу. Многие вещи изымались на таможне. Конфисковывали предметы, связанные с церковью: карманные библии, крестики, иконки. Забирали «лишнюю» одежду и обувь. Особо следили за тем, чтобы в СССР не ввозили «порнографические ручки», эротические открытки и книги – доходило до того, что в категорию «порнографии» могли попасть репродукции картин классиков. Все, что удавалось провезти на родину, тщательно берегли, одежду одалживали на свадьбы и другие торжества: «праздничные» итальянские туфли и платья носились десятилетиями.
Сергей Лукашевский: «Вторжение в Чехословакию было воспринято как полный крах надежд»
В конце 1960-х годов уже было понятно, что страна нуждается в реформировании. То есть всем прогрессивно мыслящим людям, которые вообще об этом думали, было очевидно, что нужны реформы — и политические, и экономические. В этом смысле 1968 год — рубежная дата, после которой стало ясно, что никаких реальных реформ не будет, а будет охранительный порядок и консервация. Но это еще не было точкой разочарования в системе. В этом смысле очень показателен пример Андрея Сахарова. В 1968 году он пишет свое знаменитое эссе «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», и там он еще полон оптимизма по поводу возможностей советской системы: он ее сопоставляет с системой капиталистической, говорит, что в ней есть минусы, но есть и плюсы, и описывают свою знаменитую идею конвергенции. Но появление этого эссе публично стало следствием того, что, написанный в форме докладной записки и отправленный в ЦК КПСС, этот текст не получил никакого ответа. То есть уже есть ощущение, что власти не слышат и не хотят говорить о реформах, хотя надежда есть.
Поэтому, что касается реакции на пражские события 1968 года, то тут надо разделять номинальное советское общество, которое составляли все граждане Советского Союза, и то общество, которое последовательно продуцировало общественное мнение. Рупором этого выраженного общественного мнения был самиздат. Соответственно, та часть общества, которая либо участвовала в распространении самиздата, либо писала туда, либо читала его, безусловно, пребывала в том шоке, о котором говорит Ариадна Павловна Бажова. Поскольку, конечно же, поначалу новости из Чехословакии вызывали определенный подъем оптимизма. Казалось, что и в советском обществе могут быть какие-то изменения, и было ощущение, что даже несмотря на дело Синявского и Даниэля и на другие дела против диссидентов, режим балансирует между более консервативной или более прогрессистской политикой. Вторжение в Чехословакию подавляющим большинством этой части общества было воспринято как полный крах надежд. Собственно, многие из диссидентов говорят, что в тот момент для них движущим мотивом стал стыд за то, что делает их государство, и, соответственно, желание даже больше самим себе, чем людям вокруг, или той же власти, или уж тем более загранице, продемонстрировать свою непричастность к этой несправедливости.
В действительности, по меркам того времени и того режима — который уже допускал довольно большую свободу на бытовом уровне, но в публичной сфере оставался совершенно тоталитарным — в Советском Союзе было довольно много различных выступлений против ввода войск в Чехословакию. Безусловно, самый известный — это демонстрация семерых (или восьмерых) на Красной площади, но это только самая радикальная и самая яркая форма протеста. А были люди, которые на собраниях, где должны были продемонстрировать поддержку действий правительства, отказывались голосовать «за» или даже говорили какие-то слова — обычно, конечно, не против, но скорее выражали сомнение в правильности действий власти. Были люди, которые пытались распространять листовки. Один человек написал мелом на асфальте лозунг против ввода войск в Чехословакию. Далеко не все эти люди принадлежали кругу московской или питерской научно-технической интеллигенции. Подчас это были люди самых разных социальных слоев — простые рабочие, специалисты на предприятиях. Если они, например, слушали западные радиоголоса и имели более реальную картину происходящего, то, соответственно, они тоже искали возможность выразить свой протест. И география протеста была обширная — не только Москва и Ленинград. На мой взгляд, по тогдашним меркам уровень общественной смелости и гражданского протеста был очень высок.
Если же мы будем говорить об обществе в целом, то мне кажется, что ситуация не особенно отличалась от современной. Обычно люди хорошо представляют, что происходит рядом с ними, поэтому их не обманешь пропагандистскими заявлениями о том, что собрано столько-то центнеров зерна с гектара или что в Советском Союзе все прекрасно с продуктами, когда они видят пустые полки в магазинах. Но если дело касается того, что происходит далеко, у них уже нет никакой информации. Советская пропаганда сообщала им, что находили схроны с оружием, что западные разведки планировали политический переворот и выход Чехословакии из социалистического блока. Соответственно, у них включался паттерн противостояния врагам, и в этом контексте действия правительства одобрялись. Кроме того, многим, как, мне кажется, и сегодня, свойственно отношение к окружающим меньшим странам как объектам патронажа. Если из-под этой опеки кто-то так неблагодарно пытается уйти, то, конечно же, справедливо вернуть зарвавшегося беглеца в рамки. И это представление было в большой степени свойственно советским людям. Поэтому я думаю, что большая часть населения Советского Союза относилась к пражским событиям либо безразлично, либо — я бы так сказал — с пониманием.
1968 год стал рубежом, когда люди разочаровались в возможности реформ, но только примерно к середине 1970-х наступает разочарование в системе в целом. Точнее сказать, все больше людей, особенно молодых и среднего возраста, начинают считать, что советская система в принципе порочна, не способна к самореформированию и должна быть изменена в корне.
Сергей Лукашевский — директор Сахаровского центра в Москве.