- Вкладка 1
Победа в тяжелой войне принесла советскому обществу новое ощущение свободы, а вместе с ним и подспудные ожидания либерализации всей советской системы. Возвращавшиеся с западного фронта рассказывали о той разнице в уровне жизни европейских стран и Советского Союза, которую они увидели своими глазами. Однако вместо либерализации общество ждал новый виток репрессий, направленных в том числе против «низкопоклонцев перед Западом» – так называемых космополитов, которые утратили веру в советскую идею. Кто оказался в числе космополитов, чем грозило обвинение в организации «буржуазно-националистической группы» и как в России нашлись собственные пионеры воздухоплавания и изобретатели велосипеда, разбираемся в шестом материале проекта «Долгое время».
Никита Соколов: «Надо было найти какого-то врага, который бы был повсеместно»
Борьба с космополитизмом существовала не сама по себе, а завершала длинную цепочку послевоенных кампаний, необходимость которых была вызвана тем, что народ после войны ждал перемен. Если вы посмотрите мемуары фронтовиков, то все они говорят о том, что фронт освобождал, люди переставали бояться. Очень много людей также увидели реальную жизнь в Европе и поняли, что их обманывали. В связи с этим после войны ожидали, что будут распущена колхозы, прекратятся гонения на церковь и в целом произойдет демократизация системы.
Эти настроения были так сильны, что внутри компартии на самом верху обнаружилась большая фракция, которая готова была пойти навстречу этим настроениям и сделать существующую систему несколько более человеческой. В это время начинается подготовка новой конституции, которая была рассчитана уже на реальное применение, а не только на пропаганду, как конституция 1936 года. Пишется новая программа партии, где коммунизм, который должен быть построен в 20-30 лет, рисуется уже совсем не таким аскетическим, как прежде, в частности, предполагалось, что каждая советская семья будет иметь личный автомобиль. Готовятся конкурентные выборы в Верховный Совет. Главой этой фракции историки считают Жданова, который действительно был готов и к политической, и к экономической либерализации. И эта борьба группировок происходила на самом верху, вокруг Сталина.
Все колебания власти закончились весной 1948 года, и обусловлено это было несколькими обстоятельствами. Во-первых, стало понятно, что если дать слабину во внутренней политике, то разбежится весь соцлагерь, потому что и поляки, и чехи, и югославы совершенно не собирались перенимать советский опыт. А во-вторых, появилось государство Израиль, а вместе с ним и подходящий повод. Потому что – что должна была сделать власть, чтобы парализовать эту народную тягу к освобождению? Ведь сам по себе народ ничего не сделает, пока у него не появятся вожаки, которые смогут создать организационные центры, придумать программу, предложить лозунги. Поэтому сразу после войны по любым людям, которые в принципе способны были что-то создать и предложить, наносятся репрессивные удары.
Первым делом в октябре 1948 году сажают «повторников» – отсидевших и отпущенных уже из лагерей бывших троцкистов, меньшевиков, эсеров, – поскольку это люди, имеющие опыт партийного строительства и партийной борьбы. Вторым крупнейшим ударом ликвидируется собственно реформаторское ядро внутри ВКП(б). Это происходит в 1949 году в ходе так называемого ленинградского дела, когда уничтожается около 200 крупнейших партийных и хозяйственных работников этого ждановского направления. Наконец, надо было найти какого-то врага, который бы был повсеместно, и тогда появляется так называемый «безродный космополит», низкопоклонник перед Западом.
Слово «евреи» прямо не произносилось, но постоянно подразумевалось. Потому что к тому времени евреи уже были вполне равномерно рассеяны по всей стране, их было много в научной и культурной элите, многие из них занимали ответственные государственные посты. Кроме того, у евреев со времен войны была собственная организация – Еврейский антифашистский комитет. А в самом конце 1947 года было образовано государство Израиль. Формально в мае 1948 года была провозглашена его независимость, и именно в деле Еврейского антифашистского комитета началась кампания по борьбе с космополитизмом, всего было проведено около 70 процессов.
Апогеем кампании должно было стать открытое разбирательство в январе 1953 года дела врачей, которые якобы собирались покуситься на здоровье Сталина и всего советского руководства. И эти сплетни встречались народом с одобрением. В этом смысле власть опиралась на бытовой народный антисемитизм, существовавший еще с досоветских времен. Ведь по мере раскручивания дела врачей в обывательской среде немедленно распространились нелепые слухи о том, что в районных и областных больницах травят детей, что участковые врачи убивают на дому, люди боялись ходить в аптеки.
Но надо понимать, что, собственно, кампания борьбы с космополитизмом и дело врачей, скажем так, повлекли не очень большое количество жертв, а всего после войны, с 1948 по 1953 год, репрессиям подверглось более 600 тысяч человек, что сопоставимо даже с Большим террором. Конечно, среди этих 600 тысяч было не очень много евреев, а в основном это были просто самые разные люди, которые в принципе могли связать два слова и которые высказывали пожелания реформирования тоталитарной системы. Это была в значительной части интеллигенция, квалифицированные рабочие, которые посмотрели, как устроена промышленность в Европе, молодежь, которая заново стала читать свежим глазом марксистские труды, и в то время возникло очень много молодежных организаций за истинный социализм – тот, который описан у Маркса, а не тот, который строили в СССР.
Кампания по борьбе с космополитизмом закончилась исключительно в связи со смертью Сталина, даже его прямые ближайшие наследники поняли, что дело дошло до абсурда.
Никита Соколов – кандидат исторических наук, заместитель исполнительного директора фонда Б.Н. Ельцина по научной работе, член совета Вольного исторического общества.
«Вредители в советской литературе»: как искали космополитов в Союзе писателей
Борьба с космополитизмом, развернувшаяся в конце 1940-х годов, была направлена главным образом против инакомыслящей интеллигенции. Значительную ее часть составляли поэты, писатели, драматурги, литературные и театральные критики. Их положение стало явственно ухудшаться еще в 1946 году, когда вышло постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», которые осмелились предоставить свои страницы таким «пошлякам и подонкам литературы», как Зощенко, и напечатать Ахматову, являющуюся «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии». Это постановление повлекло за собой смену главного редактора «Звезды», закрытие «Ленинграда», исключение из Союза писателей Анны Ахматовой и Михаила Зощенко и вызвало большой резонанс. Буквально через пару лет в рамках кампании борьбы с космополитизмом та же участь коснулась огромного количества представителей творческой интеллигенции.
В 1949 году в газете «Правда» вышла статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», написанная несколькими представителями Союза писателей (среди которых были А. Фадеев, К. Симонов и А. Софронов) и отредактированная лично Сталиным. В ней разоблачались взгляды «безродных космополитов», к которым были причислены несколько критиков, литературоведов и драматургов: И. Юзовский, А. Гурвич, Я. Варшавский, А. Борщаговский и другие. Главной претензией было то, что они пытаются очернить патриотические произведения коллег, «яростно обрушиваясь» на «политически целеустремленные произведения под предлогом их якобы художественного несовершенства». В частности, А. Гурвич обвинялся в том, что он даже сделал «злонамеренную попытку противопоставить советской драматургии классику, опорочить советскую драматургию, пользуясь авторитетом». Естественно, эти люди на протяжении нескольких лет больше не могли публиковаться ни в одном издании.
Практически сразу после появления статьи в «Правде» в Москве и Ленинграде преследованиям подверглись литературовед А. Аникст, драматург Л. Малюгин, был снят с должности директор ГИТИСа литературовед и театральный критик С. Мокульский, арестован литературовед Г. Гуковский (вскоре после ареста он умер в тюрьме). Космополитом был объявлен поэт Павел Антокольский – его уволили из Литературного института и перестали печатать. Под запрет попали даже умершие писатели и поэты, например, Александр Грин, Илья Ильф и Евгений Петров.
Борьба с творческой интеллигенцией не ограничивалась столицами, космополитов обязаны были выявлять отделения Союза писателей по всему СССР. Так, 6 марта 1949 года редактор журнала «Сибирские огни» С. Кожевников опубликовал статью «Вредители в советской литературе», обличающую писателей и критиков-космополитов, после которой компания развернулась в Сибири. В Омске преследованиям подверглись преподаватель Омского университета и литературный критик Е. Беленький, переводчик и преподаватель В. Энгельгардт, в Томске – поэт Д. Лифшиц (обвинение в космополитизме переквалифицировали в «антисоветскую агитацию», и Лифшица осудили на десять лет лагерей). Практически весь репертуар сибирских театров был признан антисоветским и никуда не годным, и шедшие там «идейно-порочные пьесы» (этот термин встречался буквально в каждой обличительной статье) заменили произведениями советских авторов, как правило, лауреатов Сталинской премии. В 1949 году исключили из партии и уволили дирижера Новосибирского театра оперы и балета И.А. Зака, сняли с должности худрука Алтайского драматического театра И.Г. Борова.
Наказания для «безродных космополитов» были разными: выговор, снятие с должности, исключение из Союза писателей или партии, арест (впрочем, последнее было скорее редкостью). Бывало, что не следовало вообще никаких взысканий – но однажды обвиненного в космополитизме человека сторонились, опасались печатать, и ему было не так легко найти работу. Вероятно, многие сумели избежать тяжелых последствий в силу того, что период борьбы с космополитизмом быстро закончился. Даже Гурвич и Юзовский, фамилии которых после статьи в «Правде» стали нарицательными – в прессе словосочетанием «гурвичи и юзовские» иногда назывались любые космополиты, – так и не были исключены из Союза писателей, так как процесс над ними просто не успели закончить.
Россия – родина слонов
Другая известная фальсификация – велосипед Артамонова, якобы сконструированный крестьянином из Нижнего Тагила Артамоновым в 1880 году, то есть задолго до шотландца Киркпатрика Макмиллана, до сих пор считавшегося изобретателем велосипеда. Первое упоминание о нем так же приходится на рубеж XIX-XXвеков, затем имя Артамонова нигде не появляется, а в период борьбы с космополитизмом о нем вспоминают: причем у него внезапно появляется имя, отчество, даты жизни и биография, постепенно обрастающая подробностями. В Екатеринбурге и Нижнем Тагиле устанавливают памятники изобретателю. Поздние исследования показали, что «велосипед Артамонова» не мог быть сделан в 1800 году, так как его колеса были выплавлены в мартеновской печи, которая появилась на Нижнетагильском заводе только в 1878 году. Сам велосипед до сих пор хранится в Доме-музее Черепановых в Нижнем Тагиле.
Не менее знаменита история Александра Можайского, «изобретателя самолета». Правда, эта легенда основана на реальных событиях: в 1882 году Можайский действительно сконструировал летательный аппарат на паровых машинах, однако испытания моноплана успехом не увенчались – по некоторым сообщениям, аппарат оторвался от земли, но тут же завалился на бок и сломался. Согласно позднейшим исследованиям 1980-х годов, моноплан Можайского в принципе не мог лететь горизонтально и был практически неуправляем, но при воздействии внешних факторов (сильный порыв ветра, уклон взлетной полосы и т.д.) оторваться от земли теоретически был способен. Тем не менее, в конце 1940-х годов изобретателем самолета стал считаться Можайский, а не братья Райт.
Лозунги вроде «СССР – родина авиации», «СССР – родина космонавтики» или «СССР – родина радио» в сочетании с приукрашенными или вовсе сфальсифицированными «русскими приоритетами» породили анекдоты об «СССР – родине слонов». Вскоре фраза стала крылатой, со временем превратившись в «Россию – родину слонов».
***
Объявлен год Слона. Немцы издали пять толстых томов под названием «Краткое введение в слоноведение». Американцы — книжку карманного формата «Все о слонах». Англичане — монографию «Слон и Империя». В Советском Союзе вышел трехтомник: первый том назывался «Россия — родина слонов», второй том — «Классики марксизма-ленинизма о слонах», третий том — «Слоны в свете решений двадцать какого-то съезда КПСС». Вслед за советским трехтомником вышел четырехтомник в Болгарии. Первые три тома представляли собою перепечатку советского издания, а четвертый том назывался: «Болгарский слон — младший брат советского слона».
Генрих Иоффе: «Выходит, ничего и не было? Космополитизма, низкопоклонства, национализма?»
В 1949 году студент истфака Пединститута им. Ленина Генрих Иоффе, будущий известный российский историк, был обвинен в космополитизме и возглавлении «буржуазно-националистической группы» на факультете. На собрании было решено отчислить его из института и исключить из комсомола. Но этого не случилось: «сверху» был уже дан сигнал прекращать борьбу с космополитизмом.
Лекцию читал доцент кафедры новой и новейшей истории и одновременно партсекретарь факультета С. Стегарь (о нем – речь впереди). Лекция была посвящена открытию второго фронта в июне 1944 г., Стегарь резко клеймил У. Черчилля.
– Черчилль был главным тормозом в открытии второго фронта – говорил Стегарь, постепенно повышая голос до гнева. Затем, после выдержанной паузы, уже со злобой от внутреннего негодования, почти выкрикнул:
– Скажу! И покойный президент (Ф. Рузвельт – Г. И.) себя тут тоже замарал! Больше скажу: Сильно замарал!
По поводу этого стегаревского наигранного негодования я решил обменяться мнениями с Черняком. Вынул из офицерской сумки, которая заменяла мне портфель, записную книжку и на чистом листке его, написал: «Несет Стегарь примитив, а мы, вроде баранов, слушаем. «Замарал!» Нашел словечко. Он же ленд-лиз открыл». Записка предназначалась З. Черняку, но послана не была. Не помню почему. Может быть, раздался звонок на окончание лекции или, скорее всего, кто-то отвлек меня. Сунув записную книжку с невырванным листком обратно в сумку, я вышел из аудитории. В перерывах, как все студенты, свою сумку я с собой не взял. Она осталась лежать в аудитории. Это был ужасный промах.
<…>
А пока иду в Ленинскую аудиторию на лекцию упоминавшегося доцента С. Стегаря. Это был вполне представительный мужчина средних лет. Густой зачес черных волос с проседью. Зеленовато-голубые глаза. Держится самоуверенно, не делая различий между своими бывшими солдатами и нынешними студентами. Он бывший военный, майор, политработник. Своим обычно резким напряженным голосом на сей раз он вещал о патриотизме, как главном нашем идеологическом оружии в холодной войне, о том, что буржуазные идеологи стремятся подорвать именно наше единство, наш патриотизм, а это значит, что антипатриоты, космополиты – это их основные союзники, их соратники. И надо иметь в виду, что свои взгляды они стремятся внедрить в молодежные, студенческие круги.
Голос Стегаря взял тут высокую, вибрирующую ноту, и я понял, что сейчас последует что-то особо важное. Так и произошло.
– Я вам сейчас назову одного нашего студента, за которым стоят и некоторые другие. Вы хорошо знаете этого студента. Вот я сейчас зачитаю текст, который он написал, и вы поймете, что среди нас есть чужаки. Послушайте.
Он вытянул руку по направлению в ту сторону, где я сидел и все, как по команде, повернули головы, следя за его рукой. Повернулся и я, и в тот же момент почувствовал, понял, что эта рука указывает именно на меня! А Стегарь уже читал ту самую записку, которую я когда-то так и не отправил Черняку и о которой просто забыл. Как она могла попасть в руки Стегаря?! Меня пронзил страх. Он стал меньше, когда раздался звонок на окончание лекции. Я бросился к Стегарю. Он шагал широко, не оглядываясь на меня, и, дойдя до двери парткома, бросил на ходу:
– Зайдешь завтра сюда.
Я шел пешком по Большой Пироговской, через Зубовскую площадь, по бульварам и думал об этой треклятой записке. Как все-таки она оказалась у Стегаря? Постепенно картинка прояснялась. Записку, написанную в блокноте, я сунул в сумку, оставил ее в аудитории и вышел. Значит кто-то вынул блокнот, прочитал записку и передал ее в партком. Кто это мог быть? Только тот, кто сидел рядом со мной или за мной и видел то, что я писал. И я вспомнил: это были Климов и Сидоров – два приятеля!
<…>
В обширной комнате парткома сидел Стегарь и его заместитель В. Круть – доцент кафедры истории СССР. Он что-то писал и не оторвался от своей бумаги, когда мы вошли.
– Вот, – сказал ему Стегарь, – явился, с отцом. Поговори с ними.
Круть поднял голову. Черты лица его были довольно правильными, в молодости он, наверное, был красивым хлопцем. Сурово посмотрев на нас, он начал с места в карьер, обратившись прямо к отцу:
– Вы хорошо знаете, кто таков Ваш сын?
И не дав ему проронить ни слова, продолжал скороговоркой:
– Он возглавляет буржуазно-националистическую группу у нас на историческом факультете! Вы понимаете, что это значит?
Я взглянул на отца. Побледнев, он сказал:
– Товарищ партийный секретарь, уверяю Вас, то, что Вы сказали, быть не может! Тут недоразумение, ошибка. Какая буржуазная группа? Я с 11 лет рабочий. Как я мог учить сына чему-то буржуазно-антипатриотическому? Я, по правде, не очень-то понимаю, что это такое. Другое дело – вот эта его дурацкая записка. Но это мальчишество, хулиганство. И я прошу прощения за него и за себя. Да и он сам все понял, простите мальчишку.
Голова у Крутя мелко-мелко затряслась, скороговорка стала превращаться в захлебывание:
– Не сваливайте все на записку. Записка – совсем другой вопрос. Разберем и его. Но главное – группа буржуазных националистов, космополитов, во главе которой Ваш сын! Группа систематически собиралась в доме студентки Македонской на Арбате. А вы знаете какая сейчас идет борьба с космополитизмом?
Я совершенно забыл, чем кончился наш разговор и как мы ушли из института. Ушло из памяти.
<…>
В коридоре первого этажа, возле комнаты институтского комитета комсомола, меня вдруг остановил секретарь институтского комитета комсомола Николай Агафонов. Он тоже был фронтовиком, мрачноватым на вид, обычно молчаливым. Его скуластое красноватое лицо выдавало в нем представителя одного из поволжских народов. Я немного побаивался его и всегда старался пореже встречаться.
– А я тебя вызывал. Зайдем-ка в комитет, – сказал он, – открывая двери ключом. Сел за стол, не предложив сесть и мне. Спросил:
– Тебе когда в райком для решения твоего вопроса?
Я назвал дату. Он взглянул на меня из-под нахмуренных бровей и сказал:
– Не ходи.
– Переносится, что ли? – удивился я.
– Нет. Не ходи вообще. Твой вопрос совсем снят. Можешь идти на лекцию.
– Как?!
– Так. Снят и все. Никому ничего не болтай. Вообще поменьше трепись. Ты уже натрепался. Разговор окончен. Шагай!
– Выходит, ничего и не было? Космополитизма, низкопоклонства, национализма? А как же...
– Я тебе сказал: свободен, иди!
Но я не пошел на лекцию. Вышел на Большую Пироговскую и медленно побрел в сторону Новодевичьего монастыря. Над Москвой падал редкий пушистый снег. Я собирал его со стоявших автомашин и прикладывал к щекам.
Машинально сел в троллейбус, доехал до Кузнецкого моста, поднялся на второй этаж старинного здания банка, вызвал в темноватый коридор Андрея Захаровича, сказал ему:
– Все! Дело кончено, финита!
Я видел, как он встревожился, даже испугался:
– Выгнали?
– Все наоборот, Андрей Захарович! Ничего нет и даже не было!
Рассказал ему о разговоре с Агафоновым, о том, как все произошло. Он сперва не поверил, потом сказал:
– Значит наверху кто-то остановил заваруху. Посчитали, что зашли слишком далеко и дальше – политически опасно? Думаю, «стоп» сказал сам Хозяин. Он начал, он и остановил. Больше некому. А ты счастливчик. Сперва накрыла тебя волна, а потом она же выбросила тебя, как щепку, на сушу. Надо выпить по стопарю, за такое дело стоит. Езжай домой, расскажи родителям.
Источник: Генрих Иоффе. Космополитизм из переулка. Воспоминания (фрагмент) // Заметки по еврейской истории. 2016. №10.