- Вкладка 1
Про Великую Отечественную войну обычно принято рассказывать как про череду наступлений, сражений и тяжелых побед, доставшихся советскому народу усилиями на пределе физических и моральных возможностей. Но у каждой войны есть обратная сторона — жизнь в тылу, который должен эту войну обеспечивать ресурсами — промышленными, продовольственными, человеческими. Такой жизнью жил город Свердловск на Урале, куда эвакуировали людей, заводы, институты, театры из Москвы и Петербурга. И жизнь эта была совсем не простой: работа по 12 часов в день с одним выходным раз в две недели, бесконечные очереди за хлебным пайком, жизнь вшестером в одной комнате. Как люди находили в себе силы не сдаваться, какие стратегии выживания применяли в тылу и почему Свердловск в годы войны стал настоящей культурной столицей, разбираемся в четвертом материале цикла «Долгое время».
Жизнь в эвакуации: уплотнение, карточки, культура
Осенью 1941 года на Урал начали прибывать эвакуированные с юга и запада страны. Из Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова переезжали целые заводы с оборудованием, музеи, театры, университеты. Заводы продолжали работать на новых местах, снабжая армию. Некоторые из них функционировали самостоятельно, другие объединялись с крупными уральскими предприятиями – например, с выстроенным в 1930-е Уралмашзаводом слились несколько ленинградских и московских, вместе они начали выпускать танки и корпуса для них. Продолжали работать эвакуированные театры: МХАТ, театр Советской Армии. Они давали представления на сцене оперного театра в Свердловске, в областных Домах культуры, в госпиталях и на фронте.
В Свердловск перевезли большую часть коллекции Эрмитажа. Сотрудники музея спали по 1-2 часа в сутки, чтобы успеть упаковать тысячи экспонатов и отправить их на Урал: «Работы велись круглосуточно… Ящики, в которые укладывались вещи, стояли на полу, и все время приходилось работать внаклонку. Вскоре у многих из нас появилось носовое кровотечение», — вспоминала заведующая отделом Византии и Ближнего Востока Алиса Банк. Из-за эвакуации всего за год население Свердловска увеличилось больше чем на 200 тысяч человек, и эта цифра становилась все больше.
Разместить такое количество людей было негде. Уплотняли и без того переполненные коммуналки и общежития, подселяли эвакуированных к семьям в дома и квартиры. «Люди жили в общежитиях без элементарных условий, по несколько семей в одной комнате, и на частных квартирах», — писал Яков Изаков, директор эвакуированного из Москвы завода №145. Срочно возводили временные бараки, обустраивали жилье в клубах и библиотеках. Эвакуированная из Подлипок Мария Батурина первое время жила в фойе Дома железнодорожников: «Кругом на полу лежат люди, теснота. Нет ни метра свободного. Пришлось устроиться у туалета». Переводчица Софья Тарханова ютилась вместе с родными на чердаке Дома Союзов, где «был сколочен из досок какой-то загон». Из-за огромного количества народа и антисанитарии началась эпидемия тифа, у каждого второго были вши.
Все это сопровождали дефицит и голод. По карточкам выдавали крохотные порции хлеба, за которым приходилось отстаивать огромные очереди. Если повезет, можно было получить от какого-нибудь ведомства талон на питание в столовой, которое часто заключалось только в супе, содержавшем в себе по большей части воду. В принципе, карточки на любую еду, помимо хлеба, нужно было уметь доставать, и получалось это далеко не у всех. Был распространен обмен – на еду меняли все, от одежды до мебели. В Свердловской области дела обстояли еще хуже, чем в городе – бывали случаи самоубийств, смертей от дистрофии и каннибализма. В архиве Управления ФСБ по Свердловской области хранятся дела тех времен, описывающие жуткие случаи.
Но все-таки Свердловск был в тылу, и то, что происходило здесь, на фоне событий, например, в Ленинграде, было жизнью. Развивалось кино – увеличилось количество кинотеатров, где показывали в основном патриотические фильмы. Свердловская киностудия за годы войны выпустила 242 киножурнала. В 1944 году на этой же киностудии вышел первый полнометражный игровой фильм «Сильва». Можно было даже как-то проводить досуг: ходить в кино, в театр, на концерты. Работали библиотеки, выпускались книги и газеты. Главным редактором Свердловского областного государственного издательства и председателем Союза писателей стал Павел Бажов. Он начал издавать сборник «Говорит Урал» и «Уральский современник», где публиковались самые разные писатели – помимо свердловских авторов, в городе были еще эвакуированные М. Шагинян, А. Барто, Е. Пермяк, Л. Кассиль и многие другие. Существенный вклад в культурное развитие Урала внесли ленинградцы: сотрудники Эрмитажа проводили лекции и устраивали выставки, некоторые из них остались работать в свердловских музеях.
После войны не все эвакуированные решили вернуться домой. Для многих это не имело смысла, особенно для ленинградцев, у которых после блокады ничего не осталось. По итогам население Свердловска, несмотря на фронтовые потери, с 1941 года выросло в полтора раза.
На фото: выпускники курсов младших лейтенантов при УралВО, раненые на концерте в госпитале №41, больные в госпитале №414, детский туберкулезный санаторий, отправление на фронт. Фото Л. Сурина и Г. Авраменко.
«Очереди были за всем. Без исключения. Люди стояли, стояли, стояли»: из воспоминаний Майи Плисецкой
Весь театр и школа склоняли новое для ушей слово «эвакуация». Куда будут отправлять, когда, с семьей ли, без. Мита трудилась в поте лица, чтобы первой выведать сокровенный секрет маршрута. Она всегда была «впереди прогресса» и не хотела изменять своим принципам и в этом разе.
В один из сентябрьских вечеров вошла в дом, торжествуя: «Театр едет в Свердловск. Мне сказал по секрету такой-то, — голос был пригашен до шепота, — а уж он-то все знает».
Какими путями удалось ей достать четыре билета (два детских) в общий вагон поезда Москва-Свердловск, узнать мне было не суждено. Но она их достала. И мама, я, два брата вновь отправились в путь... Все с того же Казанского вокзала. Нам удалось выехать из Москвы в конце сентября, задолго — по счету тех дней — до панического 17 октября 1941 года, когда немцы уже вплотную подошли к Москве.
И путешествие поездом, и житье в Свердловске были сплошными мытарствами. Но так мучилась вся страна, и я не ропщу.
В Свердловске мы разместились в квартире инженера Падучева. Его фамилию я запомнила. В тесную трехкомнатную обитель, помимо нас, исполком поселил еще одну семью с Украины. Четыре женщины, четыре поколения. Прабабушка, бабушка, мать и семилетняя дочь. Сам инженер — человек добрый и безответный — с пятью домочадцами остался ютиться в дальней третьей комнате. Так и жили мы: 4x4x6, почти как схема футбольного построения.
Но и это не оказалось пределом. В одно прекрасное утро в падучевскую квартиру сумели втиснуться еще двое. Родной дядя инженера с десятипудовой женой. Они тоже были из Москвы и тоже эвакуировались «по счастливому случаю». Вы будете сомневаться, но жили мы мирно, подсобляли друг другу, занимали места в километровых очередях, ссужали кирпичиком хлеба в долг или трешницей до получки...
Мать с превеликим трудом устроилась регистраторшей в поликлинику. Помню ее в деревянном некрашеном окошечке в белом халате. Оттуда она давала мне «стратегические» команды, в какую очередь встать и какой талон иждивенческой продовольственной карточки следует «отоварить».
Я долгими часами стояла в очередях, наслушалась печальных и трогательных военных повестей, замысловатых судеб. Сдружилась с такими же эвакуированными горемыками, как и я. Обуглившимися черными истуканами с впавшими глазами немо стояли уже и вдовы, получившие похоронки военкоматов.
Очереди были за всем. Без исключения. Люди стояли, стояли, стояли, отпрашивались уйти ненадолго, возвращались, вновь стояли, судачили, жалобились, тревожились на перекличках. Самая голосистая, бедовая прокрикивала порядковые трех-четырехзначные цифры. Очередь откликалась хриплыми, продрогшими голосами: двести семьдесят шестой — тут, двести семьдесят седьмой — здесь... Девятьсот шестьдесят пятый — ушла куда-то. Вычеркивай!..
Писали номера на руках, слюнявя огрызок химического карандаша. Отмыть цифру не удавалось неделями. Что-что, а химический карандаш делали отменно едким. Цифры разных очередей путались на ладони — какая вчерашняя, какая теперешняя...
Из книги: Плисецкая М. Я, Майя Плисецкая. М.: Новости, 1997.
На фото: посадка на пароход для эвакуации из Ленинграда в 1942 году.
«Говорит Урал!»: что делали писатели во время войны
Осенью 1940 года Павел Бажов становится руководителем Свердловского отделения Союза писателей СССР. С началом войны в Свердловск стали прибывать литераторы, эвакуированные из Москвы, блокадного Ленинграда, Украины. Ответственность за всех этих людей легла на Союз писателей – в первую очередь, их нужно было куда-то поселить. В клубе рабкоров «Уральской газеты» целый этаж выделили под общежитие эвакуированной из Москвы Первой образцовой типографии. Семьи обозначали границы своих «комнат» мебелью, занавешивали простынями и тряпьем; спальным местом могло служить все что угодно – если настоящую кровать найти не получилось, размещались на сдвинутых стульях. Несколько комнат освободили в Доме печати — там создали небольшое писательское общежитие, которое между собой называли «колхоз Бедлам» или «Бедность – не порок». Многие жили там же, где работали: например, литературовед Людмила Скорина ночью стелила постель на стол, за которым днем она вычитывала рукописи. В судьбе многих людей Бажов принимал участие лично: хлопотал в Обкоме за Ольгу Форш, Мариэтту Шагинян.
Голод, охвативший весь город, не миновал и писателей, но все же члены Союза писателей оказались в лучших условиях: по крайней мере, им от организации полагались талончики в столовую и карточки на некоторые продукты. Правда, помогало это не всегда – ведь кормить нужно было не только себя, но и семью, на которую все эти льготы не распространялись. Так, поэт Юрий Верховский жил с пожилой женой и больной дочкой, которые не могли работать, и на всю семью у них был только один талон на питание в столовой. А в 1944 году, на 65-летний юбилей, Бажову с его большой семьей сделали неожиданный подарок – корову. Корова прославилась – ее молоко пили чуть ли не все свердловские писатели, а по тем временам такая возможность была роскошью.
В годы войны у Союза писателей была своя роль. Организовывались поездки по заводам, колхозам и совхозам Свердловской области, писались очерки, рассказы и поэмы о рабочих – таких текстов за годы войны в Свердловске было создано огромное количество. Из такого рода литературы – о заводах, сталеварах, бойцах и танках – был создан в 1942 году сборник «Говорит Урал!», приуроченный к юбилею Октябрьской революции. Некоторые литераторы встретили идею создания книги с искренней радостью и считали такое издание действительно необходимым, для других это было обязаловкой. Большинство авторов сборника были из эвакуированных, временно живших в Свердловске, среди них — приехавшие из Москвы Мариэтта Шагинян, Федор Гладков, Юрий Верховский и Агния Барто, в нехарактерной для себя манере написавшая стихи о том, как Урал «сталь обрушил на врага, стальные танки в бой послал». Надо сказать, что выбора у литераторов особого не было: в Союз писателей приходилось вступать, чтобы вообще считаться писателем, издаваться и получать заказы на тексты.
Писатели по заданию Союзу писателей ездили на конференции, проводили чтения и выступали на заводах и в госпиталях. Кто-то уже после войны вспоминал эти командировки: переезды в холодных неудобных вагонах, ночные разговоры о литературе и истории, «красный огонек самокрутки» Бажова в темноте, гостиницы уральских городков, леса и реки. В те годы для многих, в том числе, возможно, и для самого Бажова, обязательные поездки по Свердловской области были не только работой, но и способом отрешится от окружающей действительности, выйти за пределы монотонного выживания в голодном Свердловске. Виктор Данилевский, сопровождавший Бажова в нескольких поездках в военное время, писал: «Поднимались на Думную гору, у подножия которой стремительно течет Полевая. <…> Взбирались мы на Азов-гopy, с которой так хорошо видны величавые просторы Среднего Урала, его горные цепи, бегущие грядами с холодного севера на далекий юг. Как-то особенно легко дышалось здесь, на шестисотметровой высоте. Веял ветер, необычайно легкий, неповторимый…»
Арсений Старков: «Людям в тылу пришлось выживать в невероятно жестких условиях»
Массовые передвижения населения в годы Великой Отечественной войны были, наверное, одними из самых масштабных миграций за всю историю Советского Союза. На 1941 год с учетом уже присоединенных западных территорий, в том числе Прибалтики, в стране проживало более 190 миллионов человек. Из них было эвакуировано около 16,5 миллионов человек. Некоторые историки говорят о 25 миллионах эвакуированных — цифры очень разные, потому что в условиях войны точный учет было провести невозможно, к тому же далеко не все граждане были эвакуированы организованно.
Можно выделить две волны эвакуации: первая началась летом 1941 года, вторая проходила летом-осенью 1942 года. Через два дня после нападения Германии на СССР был создан Совет по эвакуации. Свердловская область оказалась одним из центров эвакуации, потому что, во-первых, она находилась далеко от фронта, который молниеносно продвигался на восток, а во-вторых, там была сырьевая и промышленная база, на основе которой было несколько проще разместить вывезенные заводы. Всего в Свердловскую область было перемещено около 700 000 человек, а население Свердловска увеличилось на 28%.
Ариадна Павловна упоминает о человеке, который был эвакуирован из блокадного Ленинграда. Вполне возможно, этот эпизод мог произойти в первой половине 1942 года, а этот истощенный мужчина — выживший в первую, самую страшную, блокадную зиму 1941-1942 года. Когда в 1942 году проводилась эвакуация по Дороге жизни, часть людей была эвакуирована на Урал. В массовом сознании высокая смертность от голода во время войны связывается как раз в основном с блокадой Ленинграда, но при этом важно понимать, что и тыл, особенно Урал, также находился в очень тяжелом продовольственном положении. Уральский климат не располагает к высокой урожайности, более того, в условиях войны и мобилизации значительной части мужского сельского населения на фронт, производительность колхозов резко снизилась. По подсчетам историков, в 1942 году в Свердловской области было зарегистрировано более 90 тыс. смертей, среди которых значительное число заняла смертность среди новорожденных.
Важным подспорьем в разрешении продовольственных проблем стало развитие системы индивидуальных огородов. Например, в Нижнем Тагиле, по данным исследований, в 1943 году количество индивидуальных хозяйств выросло чуть ли не в два раза. В экстремальных условиях войны некоторые занимались махинациями с продовольственными карточками. В документах Прокуратуры РСФСР можно найти примеры, как работники, отоваривавшие талоны, использованный талон не уничтожали, как это требовалось, а вновь его реализовывали. Таким образом, по одному талону можно было получить паек несколько раз. Естественно, это в определенной степени усугубляло проблемы со снабжением. Мошенничество для кого-то становилось одной из тактик выживания в условиях войны.
Кроме того, не все люди эвакуировались вместе с предприятиями. А значит, возникали проблемы с поиском работы, не все были довольны той работой, на которую устраивались. В исследованиях историков есть примеры, когда люди отказывались от возможного трудоустройства, так как, не работая вообще, они могли получать паек как иждивенцы, который был, конечно, ниже, но при этом не нужно было работать по 10-12 (а то и больше) часов в день. В среднем, люди имели лишь один выходной день раз в две недели. На некоторых предприятиях работали вообще без выходных, так как был недостаток кадров. С другой стороны, люди старались устроиться на завод, так как тогда они могли рассчитывать на пайки и часто — на питание в заводских столовых. Одни из самых высоких пайковых норм были у рабочих тяжелой промышленности (правда, здесь мы не касаемся вопроса о нормах для партийных работников и прочих «привилегированных» групп). Социальные связи и личные отношения тоже играли очень большую роль — так скажем, блат позволял решать насущные проблемы в получении продовольствия и промтоваров.
Отдельный интересный момент — подозрительное отношение власти к эвакуированным, среди которых были, например, люди из недавно присоединенных западных областей — Прибалтики и тех, что входили в состав Польского государства и в 1939 году были разделены между Германией и СССР. Эти территории, скажем так, еще не были в полной мере советизированы, и, с точки зрения государства, люди, оттуда прибывшие, могли представлять в идеологическом смысле угрозу. Соответственно, руководство НКВД издавало директивы о необходимости активного выявления среди эвакуированных потенциальных шпионов и врагов советской власти. После начала войны произошел значительный рост судебных дел по обвинениям в антисоветской агитации, когда за неосторожно сказанное слово человек вполне мог быть приговорен к расстрелу. Потом, видимо, в связи с большими людскими потерями на фронте, в 1942 году произошла некоторая «либерализация»: вместо расстрелов стали приговаривать к заключению в лагере с отсрочкой и отправкой на фронт.
То есть картина жизни в тылу, которая существует сейчас в массовом сознании, является в некоторой степени упрощенной. И на Урале, и в других тыловых районах происходили очень разные и часто противоречивые социальные процессы, также не стоит забывать и о региональных особенностях. Тем не менее, не вызывает сомнения, что людям в тылу пришлось выживать в невероятно жестких условиях на пределе своих физических и моральных возможностей.
Арсений Старков — историк, стажер-исследователь Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ ВШЭ.